Оглавление

Глава 10. Фантазии

Заинтересовавший Рихарда Авенариуса вопрос о человеческих факторах и других факторах, влияющих на описание окружающей среды, интересовал также и Фридриха Энгельса. В книге "Диалектика природы" Энгельс высказал свою точку зрения о нехватке информации при описании окружающей среды, и о роли фантазий в компенсации недостающего (в домысливании недостающего в описании). Попутно Энгельс сделал акцент на наличие неизвестного и непонятного в окружающей среде.

Представление о силе заимствовано из проявлений деятельности человеческого организма, связывающего его с окружающей средой. Мы говорим о мускульной силе, о поднимающей силе рук, о прыгательной силе ног, о пищеварительной силе желудка и кишечного тракта, об ощущающей силе нервов, о секреторной силе желез и т. д. Иными словами, невозможность исчерпывающего описания неизвестных внутренних процессов, действительно протекающих при осуществлении той или иной функции человеческого организма, приводит к тому, что вместо точного всестороннего описания мы подсовываем неполноценное частичное описание, включающее в себя незначительную толику действительной причины, и неполноценное описание выражено словами о так называемой силе. Подсунутое полуфиктивное описание соответствует процессу, связанного с функцией организма. Мы переносим затем этот метод также и на физический мир и сочиняем столько же сил в физике, сколько обнаруживаем различных явлений в природе. Гегель с полным правом обрушивается против тогдашней манеры придумывать силы, прилагаемые повсюду. Теперь мы уже не так легко оперируем силами, как в те времена. В называемом «силами» изображены закономерности, понятийно охватывающие на первых порах лишь небольшие ряды процессов природы, условия которых довольно непонятны. Требование познать явления природы, объективные закономерности, условия которых сейчас запутанны для исследователей, принимает своеобразную форму выражения, превращаясь в требование отыскивать силы, представляющие собой причины действительных процессов, незначительная толика которых нам известна. В объективные процессы природы вносится субъективное представление о силе. К частично выявленной действительной закономерности через выдумывание полуфиктивной силы присоединяется лишь наше субъективное утверждение, что закон природы действует при помощи некой неподтвержденной «силы». Тайное значение подстановки «силы» вместо закона открывается перед нами — силы вместо законов управляют проявлениями. Подстановка приобретает определенный смысл: мы ищем иной раз прибежища в слове «сила» не потому, что мы всесторонне познали закон, но именно потому, что мы его не познали, потому что мы еще не выяснили себе довольно запутанных условий проявления объективных процессов. Таким образом, прибегая к понятию силы, мы этим выражаем не наше знание, а недостаточность нашего знания. В таком смысле, в виде аллегорического выражения еще не познанной причинной связи, слово «сила» может допускаться в повседневном обиходе.

Значение написанного Энгельсом состоит в следующем. Когда человек получает информацию о природных явлениях посредством органов чувств, и человека устраивает информация, то человеку нет нужды фантазировать. Но когда объем информации не устраивает, то совершается попытка фантазировать, и появляется предположительное знание, вносящее ясность в непонятное. Отталкиваясь от обнаруженной (называемой следствием) незначительной толики объективных процессов, при помощи фантазии создается субъективное гипотетическое представление о еще не обнаруженной толике объективных процессов, могущих играть роль причины обнаруженной толики процессов. К обнаруженным объективным процессам приписывается свойство быть следствием (проявлением) некоторой причины, обозначаемой словом «сила», которая является неубедительной в силу малоисследованности, непривычности, и производности от логических умозаключений. Которая является неубедительной и произвольной в силу неизвестности и непонятности реальной причины. Нафантазированная причина является полуфиктивной, потому что ее невозможно проверить посредством сопоставления с реальной, но неизвестной причиной.

К сожалению, Энгельс не приступил к изложению последующих изыскательных действий, которые являются стандартными в современной науке — придание понятию «сила» более конкретных свойств, позволяющих осуществить проверку свойств в эксперименте, проверке субъективного нафантазированного понятия «сила» на соответствие объективной реальности (установить «силу» как независимую от человеческой субъективности). Если фантазия выдерживает проверку, то объективный процесс объявляется производным от субъективной причины, описываемой фантазией. При помощи практического критерия истинности из субъективного фантастического полуфиктивного представления вышелушивается объективное содержание фантастического представления. Происходит объективизация через проверку субъективированного.

По поводу объективизации через субъективизацию, Фридрих Энгельс пишет следующее: заметим прежде всего, что это уж очень своеобразный способ «объективизации», когда в некоторый, — уже установленный как независимый от нашей субъективности и, следовательно, уже вполне объективный, — закон природы вносят чисто субъективное представление о силе. Подобную вещь мог бы позволить себе в лучшем случае какой-нибудь правовернейший старогегельянец, а не неокантианец вроде Гельмгольца. К однажды установленному закону и к его объективности или к объективности его действия не прибавляется ни малейшей новой объективности оттого, что мы подставим под него некоторую силу. Здесь мы сталкиваемся с мнимым «объективизацией», являющейся скорее субъективизацией.

Происходит ли расширение имеющегося знания, когда фантазия создает какое-либо полуфиктивное представление о причине, прилагаемой к обследованному следствию? Современная наука согласна с тем, что расширение происходит — ведь смогла же полуфиктивная цингопредотвращающая сила превратиться в реалистичные витамины, а полуфиктивную жаропонижающую силу можно купить в любой аптеке. Но в то время, когда Фридрих Энгельс ставил перед собой философские вопросы, естествознание было иным, и старинный основоположник марксизма полагал, что полуфиктивные субъективные представления остаются субъективными фикциями.

В начале двадцатого века немецкий биолог Ганс Дриш убеждал научную общественность в существовании биологической силы, направленной на сохранение первоначальной структуры простых живых организмов. Дриш говорил, что целесообразность процессов, происходящих в некоторых живых организмах, связана не только со структурой организма, но и с иной причиной целесообразности, приводящей к кажущейся разумности упорядоченного деления клеток. Сила, названная Дришем энтелехией, содержала в себе план будущего организма, взятого как целое, и руководящая роль силы обеспечивала именно такое деление клеток, в котором воплощается план. Клетка может развиваться по разным вариантам, и энтелехия выбирает вариант развития. Ганс Дриш и его сподвижники нашли в природе сотни примеров, показывающих результат деятельности энтелехии. Когда Дриш отрезал от эмбриона морского ежа или эмбриона моллюска некоторую часть, то остальные клетки эмбриона в процессе деления восполняли недостающий фрагмент, и из эмбриона вырастала вполне полноценная особь. Удаление глаза у взрослой креветки приводило к интенсивному развитию клеток на месте отсутствующего глаза и возникновению нового глаза. У ящерицы отрастает оторванный хвост. У тритона и саламандры регенерирует отрезанная конечность. Линяющий рак иногда не может освободить клешню или ногу от старой кожи, и тогда рак обламывает клешню или ногу, и вместо отломанного вырастает новая клешня или новая нога. У всех живых существ переломанная кость восстанавливает свою целостность (при наличии необходимых медицинских условий). Ганс Дриш и его сподвижники имели убеждение, что энтелехия реалистична и имеет материальное существование. Однако отсутствовали эмпирические свидетельства, прямо указывающие на реальное существование энтелехии, не был обнаружен внутренний механизм, прекращающий деление клеток после периода интенсивного деления клеток с целью восстановления отсутствующего или поврежденного органа. Ганс Дриш и его сторонники не смогли выделить энтелехию в чистом виде, в изоляции от следствий энтелехии, и поэтому существование энтелехии оказалось не доказанным. Не было осуществлено человеческое управление энтелехией. Отсутствие эмпирического и практического подтверждения привело к тому, что воззрение Дриша было отброшено, как бесполезное. Понятие, разработанное Дришем, не стало следующим шагом в познании реальности.

Полуфиктивное теоретическое воззрение Дриша не было подтверждено, и Энгельсу было известно значительное количество аналогичных примеров неподтверждения полуфиктивного. Это повлияло на философский вывод Энгельса о бесполезности применения фантазий в науке.

В отношении теории Ганса Дриша и подобных теорий кажутся правильными слова Этьена Кондильяка о том, что движение мысли от конкретного к абстрактному и обратно, от абстрактного к конкретному, является пустым занятием; построение теорий, содержание которых выводится из рассудочных сущностей, рассматриваемых как причины, никаких новых знаний дать не может. Действительно, сначала Дриш из фактов вывел энтелехию, и потом эти же факты Дриш объяснял при помощи энтелехии. Ничего нового Дриш не обнаружил.

(В 28-й главе «Ленин против Струве» рассказывается о том, как Струве анализировал теорию, функционирующую подобно теории Дриша.)

Точка зрения Кондильяка выглядела обоснованной, и Энгельс с этим согласился. Но мы-то знаем, что Менделеев совершил мысленное движение от конкретного к абстрактному и от абстрактного к конкретному, и нашел нечто новое в изрядном количестве.

С точкой зрения Этьена Кондильяка согласился не только Фридрих Энгельс, но и Владимир Иванович Вернадский. Он в статье «Мысли и замечания о Гете как натуралисте» написал: «Через 20—30 лет после смерти Иоганна Гёте окончательно выяснился печальный результат огромной натурфилософской работы, попытки устанавливать научные факты умозрением и диалектикой, одно время охватившей немецких естествоиспытателей, перешедшей границы немецкой культуры, повлиявшей и на русских (Д. М. Велланский, М. Г. Павлов), французских (Ж. Б. Ламарк), скандинавских (X. Стеффене) и других натуралистов. Перенос этой умозрительной методики в конце концов кончился широким понижением немецкого творчества в области естествознания. Прав был Дюбуа Реймон, связывавший упадок немецкого естествознания в начале XIX века с влиянием умозрительной методики… Ряд известных и малоизвестных натурфилософов запутались в тенетах умозрительной методики… Основной работой Гёте, как натуралиста, являлось не обобщение, всегда умозрительное, а искание и установление эмпирических факторов… Никаким объяснением реальности он не занимался; он, как ученый, давал только точное описание».

Сведения о том, как различные живые существа (например, жабы, черви, тля) появляются из влажного гниющего ила или разлагающихся остатков, обогреваемых солнечным светом, можно найти в древних китайских и индийских рукописях, об этом также рассказывают египетские иероглифы и клинописи Древнего Вавилона. Убеждения в спонтанном зарождении живых существ из неживых материалов было воспринято философами Древней Греции и Рима как нечто само собой разумеющееся. Аристотель приводит в своих сочинениях бесчисленное множество «фактов» самозарождения живых существ. Древние религиозные учения Израиля и Европы не пустили в своих литературных сочинениях на самотек зарождение живых существ. Фома Аквинский писал об организованном порядке сегодняшнего появления некоторых живых существ: большинство паразитов и других бездушных тварей, вредных для сельского хозяйства, зарождаются по воле дьявола, который стремится таким изощрённым образом нанести вред человеку. Флорентийский врач Франческо Реди поставил вопрос на рельсы экспериментальной проверки — он брал два куска мяса, раскладывал их в глиняные горшочки. Но один он накрывал тканью, а другой — нет: через какое-то время он снимал ткань, и обнаруживалось, что ни мух, ни их личинок в гниющем мясе не было, в то время как в другом горшочке с мясом они были. Из этого Франческо Реди в 1668 году сделал вполне закономерный вывод: мухи садятся на гниющее мясо и откладывают в него личинки, в результате чего рождаются новые мухи; сами по себе мухи не зарождаются. В середине восемнадцатого века Джордж Нидхем пришел к иному выводу. Он кипятил непродолжительное время мясной бульон, сливал его в бутылку, закрывал пробкой и для верности нагревал ещё раз, выжидал несколько дней, а затем изучал подливку под микроскопом. Мясной бульон был насыщен микробами (мельчайшими зверушками), значит, зарождение живой материи из неживой всё-таки возможно. Лодзаро Спалланцани, узнав об этих опытах, не согласился с выводами и настаивал на том, что Нидхем недостаточно долго кипятит бутылку с мясным бульоном, таким образом, в подливке вполне могут сохраниться маленькие животные. Спалланцани провёл целый ряд опытов, доказывающих, что Нидхем был неправ. Итальянский естествоиспытатель брал множество бутылок с мясным бульоном, некоторые из которых закрывал пробкой, другие же запаивал на огне горелки. Одни он кипятил по целому часу, другие же нагревал только несколько минут. По прошествии нескольких дней Спалланцани обнаружил, что в тех бутылках, которые были плотно запаяны и длительно кипятились, никаких маленьких животных нет,  — они появились только в тех бутылках, которые недостаточно долго прогревались. Таким образом Спалланцани не только доказал несостоятельность концепции самозарождения, но также выявил существование мельчайших организмов, способных переносить непродолжительное  — в течение нескольких минут — кипячение. Джордж Нидхем выдвинул концепцию о жизненной силе, способной создавать живые организмы из неживой материи, которая уничтожается от длительного кипячения в условиях герметичного пространства (герметичность обеспечивается запаиванием горлышка бутылки с мясным бульоном); если бы в процессе кипячения жизненная сила соприкасалась со свежим воздухом, то тогда жизненная сила не погибла бы. В ответ на это Спалланцани провёл ещё один блестящий эксперимент  — он выплавил специальную бутылку с очень узким и длинным горлышком, чтобы затрачиваемое на её запаивание тепло не «выгоняло» воздух и давление внутри склянки и за её пределами оставалось одинаковым. Убедившись, что кипячение и остывание мясного бульона в условиях притока свежего воздуха к бульону, с последующим запаиванием горлышка бутылки, приводило к непоявлению мельчайших зверушек, Спалланцани сделал вывод об опровержении концепции Нидхема. Ответная реакция сторонников теории самозарождения заключалась в утверждении, что для самозарождения мельчайших животных необходим натуральный, ненагретый воздух, содержащий в себе живую силу, и при соприкосновении не подвергнутого нагреванию свежего воздуха с мясным бульоном в нем произойдет самозарождение мельчайших зверушек. Луи Пастер в 1862 году изготовил весьма необычные колбы — их длинные и узкие горлышки были вытянуты и загнуты книзу наподобие лебединых шей (S-образно). В эти колбы он наливал мясной бульон, кипятил его, не закупоривая сосуд, и оставлял в таком виде на несколько недель. Открытое горлышко колбы обеспечивало доступ свежего воздуха вместе с якобы существующей жизненной силой, но не давало попадать в бульон частицам пыли, оседавшим в этом особом горлышке. По прошествии времени в мясном бульоне не оказывалось ни одного живого микроорганизма, несмотря на то, что ненагретый воздух свободно проникал в открытое горлышко колбы. Пытаясь объяснить этот эффект, ученый предположил, что узкое длинное горлышко оказывает сопротивление движению воздуха, и неподвижный воздух препятствует передвижению мельчайших зверушек; в результате проникающая в горлышко колбы пыль со зверушками оседает на стеклянных стенках раньше, чем достигает питательной среды. Чтобы доказать, что заключенная в колбе питательная среда обладает способностью поддерживать рост микроорганизмов, Пастер сильно встряхивал колбу, так, чтобы бульон ополоснул стенки изогнутого горлышка, и после этого обнаруживалось размножение. До встряхивания в мясном бульоне не наблюдалось самозарождения микроорганизмов, хотя имелся доступ для жизненной силы. Пастер экспериментально создал условия, которые, согласно концепции Нидхема и его учеников, благоприятны для проникновения жизненной силы к мясному бульону и способствованию такого воздействия со стороны жизненной силы, которое должно привести к самозарождению мельчайших зверушек в мясном бульоне; но самозарождение не произошло. В институте Пастера в Париже до сих пор сохраняются бульоны Пастера, остающиеся стерильными на протяжении вот уже более 140 лет. Сторонники самозарождения не смогли придумать условия, которые не были бы опровергнуты экспериментами. Истощение фантазии у сторонников самозарождения мельчайших животных, прекратило споры по этому вопросу. Со стороны сторонников самозарождения имелись голословные утверждения, почерпнутые из изменяющихся умственных рассуждений, со стороны противников самозарождения имелись выводы, почерпнутые из изменяющихся экспериментально-практических исследований, и последние опровергали умственные рассуждения. Которые ошибались, те черпали ошибочное знание из умопостигаемого, из фантазий, из головы; которые не ошибались, те черпали достоверное знание из опытных фактов. Карл Маркс и Фридрих Энгельс на основании изложенного утверждали, что прогресс науки (в смысле уклонения науки от ошибочного и внедрения в науку достоверного) происходит только в случае отказа естествоиспытателей от попыток черпать идеи из собственных рассуждений. Единственный источник научного знания — лишь эмпирические сведения, получаемые посредством наблюдения и экспериментирования. Взгляд на науку Маркса и Энгельса имел сходство с взглядом Гете и Вернадского.

В 1804 году парижский повар Франсуа Аппер использовал метод нагревания с последующей герметизацией для получения первых консервированных продуктов. Таким образом, консервная промышленность явилась одним из побочных результатов дискуссии о самозарождении.

Известный русский физиолог Павлов и основоположник космонавтики Циолковский высказали суждения, поддерживающие применение фантазий в науке. И.П.Павлов: «Для успешного решения научной проблемы сначала нужно как бы «распустить» мысли, фантазировать». К.Э.Циолковский: «Сначала неизбежно идут мысль, фантазия, сказка. За ними шествует научный расчет. В конце исполнение венчает мысль».

Невероятные идеи и фантастические представления нужны ученому как воздух. Это имел в виду академик Петр Леонидович Капица, когда сказал: «Элемент абсурда должен присутствовать в науке». Д.И.Менделеев тоже считал, что невозможно обойтись без фантазий. У Менделеева не было сомнений, что «лучше уж сочинять новый вздор, чем повторять старый»(из статьи «Попытка химического понимания мирового эфира»).

«Фантазия — колыбель теории, наблюдающий разум — ее воспитатель» (Людвиг Больцман, «Статьи и речи»).

Макс Борн в статье «Эксперимент и теория в физике» при рассмотрении двойственного характера света (и корпускулы, и волны) указал, что такое понимание света выведено путем долгого индуктивного процесса, в котором вспышки воображения сменялись усиленным наблюдением и усложненной интерпретацией фактов.

«Логическое мышление, которое особенно свойственно математикам, при постулировании новых основ скорее мешает, поскольку оно сковывает воображение»(Капица П.Л., из книги «Эксперимент. Теория. Практика»).

Выдающийся авиаконструктор А. Н. Туполев в беседе с психологом П. М. Якобсоном о творческом процессе высказал следующую идею об обстоятельствах, обусловливающих разрешение технической проблемы: «Надо на собственную работу мысли, на технические схемы, способы решения, которые мы применяем, взглянуть непривычным взглядом. Надо взглянуть чужими глазами, подойти к ним по-новому, вырвавшись из обычного, привычного круга».

В книге «Анти-Дюринг» Фридрих Энгельс написал: «…мы выводим схемы мира не из головы, а лишь посредством головы из действительного мира…» В современной науке признается положительный эффект от применения умозрительных фантазий, но фантазии не выводятся из действительного мира, а выводятся из головы. В современной философии широко распространены взгляды о незначительной связи между фактами, являющимися частями действительного мира, и возникающих в головах схемах мира.

«На рубеже XIX-XX веков произошла революция в естествознании, и тогда стало понятно, что теории не выводимы из фактов. Теории базируются на фактах, но вывести их индуктивно невозможно. Наиболее четко это осознал Альберт Эйнштейн, который неоднократно в своих работах указывал, что никакая теория не может быть логически выведена из опыта. Это он видел как на примере работ коллег, так и на собственном примере»(из книги «Введение в науку философию», автор Юрий Иванович Семенов, кандидат философских наук, доктор исторических наук).

«На опыте можно проверить теорию, но нет пути от опыта к построению теории…собрание эмпирических фактов, как бы обширно оно ни было бы, не может привести к настолько сложным формулам…теории тяготения»(Альберт Эйнштейн, «Автобиографические заметки»).

«Известно из практики развития науки, что новые идеи, коренным образом меняющие старые представления, часто возникают…не как обобщение опытных данных. Они являются прерывом непрерывности, как бы скачком в движении мышления. …как пишет известный французский физик Луи де Бройль, «человеческая наука, по существу рациональная в своих основах и по своим методам, может осуществлять свои наиболее замечательные завоевания лишь путем опасных внезапных скачков ума, когда проявляются способности, освобожденные от тяжких оков строго рассуждения, способности, которые называют воображением, интуицией, остроумием». Как относиться к такого рода явлениям в области научного, а также художественного творчества? Отрицать невозможно, ибо их реальность доказана. Более того, эти факты не укладываются в метафизическое представление о мышлении как именно непрерывном процессе, протекающим в виде формально-логической дедукции… …в момент выдвижения нового положения оно (знание) не следует с логической необходимостью из существующего чувственного опыта…»(из книги «Гносеологические и логические основы науки» доктора философских наук Павла Васильевича Копнина, 1974 год).

П.В.Копнин: «Современное умозрение, конечно, отличается от умозрения древних греков и Лейбница, но оно остается умозрением — способом проникновения в сущности вещей, который не основывается непосредственно на опыте и строгой логической дедукции».

Копнин: «…в момент ломки научных теорий, когда остро ощущается потребность в выдвижении новых идей, которые формально, логически не следуют из предшествующих знаний и не обосновываются непосредственно опытными данными…»(из книги «Гносеологические и логические основы науки»).

Известный химик Джеймс Конант, в середине двадцатого века сделавший несколько научных открытий в области преобразования углекислого газа в кислород растениями, высказал свою точку зрения о слабой связи между экспериментальными данными и объяснением причинно-следственных связей: «Начало научного открытия нужно искать не в результатах лабораторных опытов, а в ярких вспышках воображения. Истинный ученый творит так же, как истинный поэт, — не по отчетам, сгрудившимся на письменном столе, а по творческому чутью, по какому-то внутреннему озарению».

«Эмпирические данные и чистая логика никак, вообще говоря, не определяют множество возможных гипотез»(из книги В.Н.Катасонова «Философия и история науки Пьера Дюгема»).

В 2005 году доктор философских наук Л.А.Микешина издала книгу «Философия науки. Современная эпистемология», в которой указывается, что знание о природных явлениях выводится не из фактов, не из действительного мира, а из фантазий: «Теорию нельзя получить в результате индуктивного обобщения и систематизации фактов, она не возникает как логическое следствие из фактов; механизмы ее создания и построения имеют иную природу, — предполагается скачок, переход на качественно иной уровень познания, требующий творчества и таланта исследователя».

Обнаружения и описания факта недостаточно для того, чтобы понять причину существования факта, и поэтому нужно добавить к описанию факта то, что не обнаружено в факте. Более талантливый ученый отличается от менее талантливого ученого не тем, что способен извлечь больше твердо установленной информации из факта, а способностью нафантазировать большое количество свойств, которые предположительно могут находиться внутри факта.

Создавая периодическую таблицу химических элементов, Дмитрий Иванович Менделеев росчерком пера кромсал химические элементы, наделяя элементы известными только Менделееву свойствами, противоречащими обнаруженным на практике свойствам. Менделеев подгонял свойства химических элементов под клеточки в таблице.

В то время фактически был установлен атомный вес бериллия и азота, равные 14. Однако нельзя, мыслил Д.И.Менделеев, помещать два химических элемента в одну клетку периодической таблицы. К тому же, оказалась пустой клетка для веса 9. Менделеев принял смелое волевое решение, противоречащее фактам, — он переписал вес бериллия с 14 на 9 и засунул бериллий в клетку для веса 9, а азот всунул в клетку для веса 14. Менделеев игнорировал твердо установленные факты. Менделеев не обращал внимание на советы Роджера Котеса и Исаака Ньютона — опирать теорию на твердо установленные факты. Впоследствии выяснилось, что фантазирование не было напрасным — тщательно проведенные опыты выявили ошибки при определении свойств бериллия, и реальный атомный вес бериллия составлял 9. Для Менделеева была характерна несвязанность его мышления с внешними обстоятельствами (известным на тот момент времени атомным весом бериллия, равным 14). Менделеев убедил самого себя в том, что признанное всеми химиками свойство бериллия иметь атомный вес, равный 14, является условным символом веса, равного 9. Атомный вес бериллия, равный 9, проявляет себя так, что создается впечатление атомного веса, равного 14. Первоначально не обнаруженный вес в 9 атомных единиц воздействовал на химиков таким образом, что химики обнаружили вес в 14 атомных единиц. Плеханов знал на примере бериллия о том, что необнаруженное является субстратом обнаруженного, но преданность философскому учению Маркса-Энгельса заставила Плеханова объявить субъективным идеализмом утверждение о том, что необнаруженное является субстратом обнаруженного.

Карл Маркс: «Для Гегеля процесс мышления,.. есть демиург действительного, которое составляет лишь его внешнее проявление»(«Капитал», Сочинения, т.23, с.21).

Человеческое мышление создало атомный вес, равный 14 и считаемый действительным свойством бериллия; такой вес составляет лишь внешнее проявление реального атомного веса бериллия, соответствующего 9. Ученые навесили на бериллий ярлык, написали на ярлыке об атомном весе, равном 14, и использовали бериллий как химический элемент, обладающим весом в 14 атомных единиц.

На основе 63 известных химических элементов, на протяжении нескольких лет Менделеев с умственным напряжением разрабатывал периодическую таблицу; с применением математики в 1869 году Менделеев создал представление о двенадцати неизвестных тогда химических элементах (экабор, экаалюминий, экасилиций, экамарганец, двимарганец, экацирконий, экателлур, экайод, экацезий, экабарий, экалантан, экатантал). И еще 13-е и 14-е предсказание: короний и ньютоний. В 1894 году Вильям Рамзай теоретически предсказал свойства химических элементов гелий, неон, криптон, ксенон. В 1913 году Генри Мозели предсказал химический элемент №61. Д.И.Менделеев, Фредерик Содди, Казимир Фаянс независимо друг от друга предсказали существование радиоактивного элемента в урановом ряде, который должен занять пустующую клетку ниже ванадия. И действительно, в 1917 г. Мейтнер, а год спустя Содди, Крэнстон и Флэкк открыли элемент с порядковым номером 91. В 1927 году Гроссе впервые выделил несколько миллиграмм пятиокиси протактиния.

В то время, когда Менделеев рассчитал свойства еще не найденных элементов (атомный вес, валентность, плотность, характер химических реакций с известными элементами), Менделеев не мог сопоставить рассчитанные свойства с реальными свойствами элементов (поскольку элементы еще никто не обнаружил и не исследовал на практике их свойства). Менделеев не смог доказать в то время, что его представление суть образы реальных химических элементов.

Впоследствии двенадцать химическим элементов были найдены в природе. Два предсказанных Менделеевым элемента не обнаружены (этим гипотетическим элементам Менделеев дал название ньютоний и короний). Два представления не имели никакого сходства с существующими в природе химическими элементами. Два представления — не суть образы реальных элементов. Два представления не были отражением объективной реальности.

На странице 244 книги «Материализм и эмпириокритицизм» В.И.Ленин подверг критике философскую теорию иероглифов-символов, «по которой ощущения и понятия человека представляют из себя не копии действительных вещей и процессов природы». «Если ощущения и понятия не суть образы вещей, а знаки и символы, не имеющие никакого сходства с ними, то исходная материалистическая посылка подрывается, подвергается некоторому сомнению существование внешних предметов»(В.И.Ленин, «Материализм и эмпириокритицизм», ПСС, т.18, с.247). «Если понятие…берется нами из опыта, не будучи отражением объективной реальности вне нас, то теория…остается идеалистической»(с.185).

Согласно ленинской логике, когда сделанные Менделеевым два предсказания о химических элементах ньютоний и короний оказались символами, не имеющими никакого сходства с реальностью, то из этого закономерно вытекает утверждение о том, что в природе нет не только двух неудачно предсказанных химических элементов, но и всех остальных химических элементов (коих в год написания книги «Материализм и эмпириокритицизм» насчитывалось 70).

Если Менделеев серьезно относился бы к материалистично-философским проблемам естествознания, то тогда он отказался бы от предсказания свойств четырнадцати еще неизвестных химических элементов, и в силу этого не возник бы повод поставить под сомнение существование всех химических элементов.

Можно создать полуфиктивное представление о неизвестных химических элементах, вызвать подозрение в том, что полуфиктивное представление не является образом реальных химических элементов, подорвать материалистическую исходную позицию, попытаться найти в природе соответствующие химические элементы, проверить субъективизированное и придти к объективизированному. Путь к объективизированному проходит через этап подрыва исходной материалистической посылки. Фантазирование и исходная материалистическая посылка несовместимы друг с другом.

В.И.Ленин сформулировал постулат, предназначенный для запугивания каждого естествоиспытателя: твоя преданность материализму под сомнением, если ты создаешь ситуацию, когда исходная материалистическая посылка подрывается.

Михайло Ломоносов подрывал исходную материалистическую посылку, когда доказывал, что представление о теплороде не суть образ реальных тепловых процессов, что природа не имеет сходства с представлением о теплороде.

По мнению Ленина, наука должна развиваться так, чтобы происходило доказывание правильности материалистической философии и правильности ее исходного постулата — предметы и знаки, обозначающие предметы, имеют подобие. Ломоносов неправильно развивал науку, и пришел к неправильному выводу об отсутствии подобия.

Один из высокопоставленных советских философов Б.М.Кедров в книге «О творчестве в науке и технике» рассказал, как им было опровергнуто существование природного явления.

В 1938—1939 годах я работал в Научно-исследовательском институте резиновой промышленности в лабораторию профессора Бориса Аристарховича Догадкина. Последний дал мне задание изучить вязкость натурального жидкого каучука-латекса, образцы которого привезены из-за границы. При этом он сообщил, что, пользуясь вискозиметром Дэнлопа, он со своей сотрудницей (Коварской) обнаружил и изучил так называемую «структурную вязкость» отечественного каучука. Я с жаром принялся за работу, и принялся экспериментировать. Но, кроме обычной, никакой «структурной», то есть дополнительной, вязкости не обнаружил. Надо сказать, что при определении вязкости пользуются относительными числами: вязкость изучаемой жидкости относят к вязкости воды, принимаемой за единицу сравнения. Разумеется, что этот масштаб должен оставаться все время постоянным. Замечу, что при достаточно малом диаметре капилляра жидкость (скажем, вода) вытекает из него плавно, спокойной струей, без внутренних завихрений. Но если диаметр трубки будет сильно увеличен, то в струе вытекающей жидкости начинаются завихрения, и это замедляет истечения жидкости. Поэтому всегда надо следить за тем, чтобы не происходило завихрений. Так как я при всей тщательности проводимых экспериментов никак не мог обнаружить злополучную «структурную вязкость», то этим вызвал неудовольствие профессора и упрек, что плохо, дескать, работаю. «Вот мы, — сказал он, — пользовались куда более грубым прибором и все же обнаружили то, что вы никак не можете найти. Поищите хорошенько!» Я еще раз внимательно исследовал отчет Догадкина и Коварской, но никак не мог понять, откуда взялась так резко выраженная «структурная вязкость» каучукового латекса. Помню, что я долго думал над этим вопросом. А так как все время в голове вертелась эта штука, то она и стала мерещиться мне по всякому поводу то в виде каких-то утолщенных нитей, образующихся при вязании шерсти, то в виде неровно заточенного карандаша, то в виде разбухшей макаронины. Однажды, сидя в институтской столовой, я увидел большой бугор на клеенке и по обыкновению подумал о том, что он похож на «структурную вязкость». Когда же я поднял клеенку, то обнаружил, что широкая полоска от фанеры, покрывавшая крышку стола, отщепилась и образовала выступ. Сама же клеенка оказалась вполне гладкой, без всякого бугра. А так как перед тем у меня возникла мысль о «структурной вязкости», тот тут же появилась другая мысль, как бы продолжение первой мысли: может быть, никакой «структурной вязкости» у каучука Б.А.Догадкин не обнаружил, а принял за таковую нечто совсем другое, коренившееся в процессах, совершавшихся в воде внутри вискозиметра, а вовсе не в каучуке, подобно тому, как я неровность фанеры принял за утолщение самой клеенки. Я тут же занялся вискозиметром Дэнлона, и обнаружил, что диаметр его трубки настолько велик, что вода вытекает из него турбулентным потоком. К тому же ее внутренние стенки явно были шероховаты. Значит, никакой «структурной вязкости» с помощью такого прибора вообще обнаружить было невозможно. А то, что было принято за таковую, в действительности оказалось результатом искажения данных о времени истекания воды из прибора; следовательно, эти данные никак не могли служить масштабом для определения относительной вязкости каучука.  

В чем смысл рассказа химика и философа Б.М.Кедрова? В том, что он считал научное открытие, сделанное Б.А.Догадкиным, условным символом. Свойства льющегося каучука являются отражением свойств льющейся воды, и поскольку по вине Догадкина вода лилась «неправильно», то Б.А.Догадкиным были обнаружены мнимые свойства каучука.

Догадкин дал каучуковому латексу закон о наличии структурной вязкости. Неужели в этом виноват Кант и его принцип «разум предписывает природе законы»?

Б.М.Кедров подрывал исходную материалистическую посылку, когда доказывал, что представление Догадкина о структурной вязкости каучукового латекса не суть образ реальной вязкости, что обнаруженная Догадкиным структурная вязкость отсутствует в природе. Подобия нет.

Кедров превратил в призрачный мираж то, что Догадкин считал реальностью.

Ленин создал формулировку, предназначенную для запугивания естествоиспытателей, но химик Кедров не испугался, поскольку он не придавал большого значения защите точки зрения Буажире и Энгельса от попыток опровержения. Для науки является привычным, когда действительный мир и вязкость каучукового латекса не таковы, как они изображаются в голове Догадкина или в другой голове, когда разум Догадкина отображает объекты иначе, как они существуют в действительности, когда образы не имеют близкого или далекого сходства с реальными объектами. Кедров признавал принципиальную координацию между знанием и условиями получения знания; когда условие заключается в неправильном применении измерительного прибора, именуемого вискозиметром, то знание оказывается неправильным.

Для Кедрова естествознание было ценнее, чем материалистическая философия, требующая отрицать принципиальную координацию, требующая понимать действительный мир таким, каким он сам дается. У Кедров были иные приоритеты, чем те приоритеты, которые материалистическая философия навязывает естествоиспытателям.

В настоящее время общее количество известных атомов — 1100 атомов; большинство из них обладают радиоактивностью, и они самораспадаются. Количество известных стабильных атомов, с учетом изотопов — 270.

Материалисты бросают упрек в адрес сторонников фантазий: «Если субъект познания «свободен» от объекта и может по своему усмотрению, не считаясь с действительностью, создавать символы, знаки и оперировать ими, то это неизбежно разгораживает субъект и объект, ведет к потере объективности научного познания»(профессор философии Подосетник В.М., соавтор книги «Ленин как философ», 1969 год).

Если это обвинение приложить к Менделееву, то получится следующее. Дмитрий Иванович Менделеев предсказал свойства четырнадцати химических элементов, и при этом ему не были известны действительные свойства предсказанных химических элементов. Менделеев не считался с действительными свойствами четырнадцати химических элементов, представления Менделеева не были производными от действительных четырнадцати химических элементов. Менделеев отдавал себе отчет, что возможна потеря объективности научного познания, но это не остановило Менделеева. Менделеев рискнул, и выиграл — только два представления о химических элементах оказались потерявшими объективность.

Конечно, можно было бы не создавать фантазии и ими не оперировать, чтобы не дать повода для упрека в том, что естествоиспытатель не считается с действительностью. Но тогда создание периодической системы химических элементов затянулось бы на долгие годы…

Материалистическая философия стремится помешать естествоиспытателям применять фантазии в научной работе, но старания философов не приводят к прекращению использования фантазий.

В книге «Диалектика природы» Фридрих Энгельс пришел к выводу о недостаточной философской подготовке естествоиспытателей, и для устранения пробелов в образовании счел необходимым разъяснить естествоиспытателям, в чем заключается цель их деятельности: наука должна придти к пониманию природы такой, какова она есть, без всяких посторонних прибавлений (Соч., т.20, с.513).

Судя по тому, что Энгельс резко отрицательно относился к выведению научных принципов из головы, различение между посторонними и непосторонними прибавлениями Энгельс осуществлял, исходя из источника происхождения: когда прибавление черпается из объективного мира, то прибавление является непосторонним, когда прибавление черпается из головы и представляет собой фантазию, то прибавление является посторонним.

Фридрих Энгельс сформулировал постулат, предназначенный для запугивания каждого естествоиспытателя: твоя преданность науке под сомнением, если ты при помощи фантазий вносишь посторонние прибавления и мешаешь понять природу такой, какова она есть.

В семнадцатом веке Готфрид Лейбниц сформулировал принцип — теоретизирование приведет к истине только и только в том случае, когда исходный пункт теоретизирования подвергнут проверке и его истинность доказана. Карл Маркс согласился с этим принципом: «Не только результат исследования, но и ведущий к нему путь должен быть истинным»(К. Маркс, Соч., т.1, с. 7). Лейбниц и Маркс не нуждались в том, чтобы научное исследование начиналось с фантазий.

Советский философ Копнин не согласился с Лейбницем и Марксом, и выступил против того, чтобы исходный пункт теоретизирования обладал истинностью. «При выдвижении гипотезы, вопрос о том, верно или неверно она объясняет предмет, исследователем отодвигается на второй план»(из книги «Гносеологические и логические основы науки» Павла Васильевича Копнина, 1974 год).

Макс Планк считал, что путь к истинному результату исследования не обязан начинаться с истинного (и с такого проявления истинности, как понятность). Планк заявлял, что развитие науки невозможно без исследования непонятного и сомнительного: «Если бы мы принимали новую научную идею только тогда, когда ее оправдание уже окончательно обосновано, то мы должны были бы с самого начала требовать, чтобы она имела ясно понимаемый смысл. Такой путь мог бы принести только большой вред развитию науки... Мы видим, что значение научной идеи часто коренится не в истинности ее содержания, а в ее ценности... В отношении этих идей имеет смысл не вопрос — истинно или ложно? — а вопрос — ценно или не ценно для науки?.. Философ, оценивающий новую научную идею лишь постольку, поскольку ее смысл может быть ясно понят, задерживает стремление науки к дальнейшему прогрессу».